В джунглях Москвы. Роман - Пётр Фёдорович Алёшкин

Ира крутила головой, билась в его руках. Наконец высвободилась, отскочила к дивану и шепотом закричала:

– Уходи! Уходи! – Ошеломленная, она, видимо, сама не замечала слез, лившихся по ее щекам: – Уходи! Я тебя видеть не могу! Уходи!

И такое отвращение было в ее глазах, что Роман, ни слова не говоря, выскочил из комнаты.

Сбегая вниз по лестнице, он ударил кулаком в стену, разбил руку. По улице шел быстро, чувствуя лихорадку, озноб во всем теле. Он задыхался, но не сбавлял шагу, будто старался поскорей убежать подальше от дома Иры, словно бы, чем дальше он будет от него, тем легче станет.

Шел он долго, не замечал ни стучащих мимо трамваев, ни встречных прохожих, вспоминал то растерянное, испуганное лицо Иры, то умиленно свежие щеки девочки, то бедноватую обстановку комнаты. «Я ничего не знал о ней! Ничего! – ужаснулся Роман. – Как она жила? Кто мать? Отец? Есть ли он? Ничего! Как же так? А я ведь любил ее! – Он остановился, будто важное вспомнил, что забыл сделать. Тряхнул головой. – Да, любил! Клялся себе, что все прощать буду! А что я хотел простить?.. И простил?.. Негодяй!.. Какое зло сделал! Как же так, а? Что же это я?» Шум впереди отвлек его. Возле трамвая, стоявшего напротив тополя, суетилась кучка людей. Они не садились в трамвай, хотя двери его были открыты. Да и не было здесь остановки. От этой кучки людей навстречу Роману бежал пьяный мужик в мятом, бывшем когда-то черном пиджаке. Брюки его такого же грязно-серого цвета были в пыли. Должно быть, он только что валялся на земле. Мужик бежал, согнувшись, и руки со сцепленными пальцами держал на затылке, словно ожидая каждую секунду, что его будут бить по голове, и защищал ее руками. Бежал он тяжело, едва удерживаясь, чтобы не упасть. Лица его не было видно, смотрел он в землю. За ним никого не было, да и внимания на него никто не обращал, кроме Романа. Несколько человек неподалеку от трамвая на проезжей части улицы бросались к проходящим машинам с поднятыми руками, но они проносились мимо. Роман остановился, хмуря лоб и встряхивая головой, не понимая, что происходит, не галлюцинация ли? Тяжело пробухал мимо него ногами по асфальту пьяный мужик. Роман растерянно и недоуменно проводил его взглядом и снова обернулся к трамваю, возле которого наконец остановили такси. Толпа у трамвая качнулась, шевельнулась и поползла к машине. Что-то несли. От толпы доносились жужжание голосов и чей-то дикий непонятный и повторяющийся крик: А-ы-х! А-ы-х! Роман, вздрагивая от предчувствия чего-то страшного, двинулся к толпе, перешагивая через рельсы, и узнал Галю Лазареву. Ее вели под руки, почти несли на руках двое незнакомых мужчин. И это она кричала непонятно и страшно. То, что несли, затолкали в машину на заднее сиденье, и стали помогать Гале сесть возле водителя. И в тот момент, когда Роман приблизился к толпе, бородатый мужчина, который, видимо, командовал непонятным делом, закричал на людей тоже непонятно и страшно:

– Туфель! Принесите туфель!

Парень в белой майке метнулся к трамваю, поднял что-то лежавшее возле рельса и побежал назад. Роман увидел, что в руке у него был туфель, окровавленный, страшный, но знакомый. Такие туфли всегда стояли возле кровати Егоркина, когда Иван был дома. Роман понял, кого понесли, очнулся, закричал: «Иван!» – и бросился к машине. Но бородатый мужчина исчез внутри нее. Хлопнули двери, машина рванулась.

– Иван! Ваня! – прошептал Роман и, дрожа, бросился назад по той самой дорожке, по которой пришел сюда.

И как-то быстро он оказался возле дома Иры, вскарабкался по лестнице к ее двери, вдавил кнопку звонка, привалился спиной к стене, задыхаясь, и не отпускал кнопку, пока не открылась дверь. Открыла Ира, но за ее спиной виднелась старуха.

– Ира!.. Ваня… – выпалил Роман. – Егоркину ногу отрезало!

Еще по беспрерывному пугающему звонку Ира поняла, что случилось что-то страшное, и, увидев Романа, сжалась, но смысла слов его не поняла, ожидала чего-то иного.

– Ногу… трамваем… Ивану… Я видел… – Зубы начали стучать у Романа.

Ира за руку втянула его в квартиру. Рука у Палубина дрожала, и дрожь передалась Ире.

– Валерьяночки ему! – воскликнула старуха и заковыляла на не слушающихся ногах в свою комнату.

А Ира повела Романа, у которого продолжали стучать зубы, в свою комнату.

Глава третья

1

Боль после укола стала змеей выползать из ноги под одеяло, затихать там, засыпать, а боль в груди просыпаться, мучить сильнее, напоминать о Гале, о несостоявшейся теперь свадьбе, мучить горечью, ненавистью к тому пьяному мужику, выхватив которого из-под колес трамвая, Егоркин не успел отскочить сам.

Сегодня врачи должны решить: оперировать ступню или отнять. И боль от того, что он останется калекой, была сильней физической боли. Он знал боль пострашней. Сейчас горит, взрывается нога, а в госпитале он весь состоял из глыбы боли: ни шевельнуться, ни повернуться. Но от той боли остались только шрамы, а теперь как бы не остаться одноногим навсегда, на всю жизнь. Лучше бы уж там, в Афгане, а то из-за пьяного дурака! И Галя, Галя… как же теперь? В груди становится тесней и тесней!.. Он сжимает зубы, чтобы не хлюпнуть носом, косится на соседа, который читает книгу в постели. Сосед спокоен. У него аппендицит вырезали. Он уже встает… Соседу хорошо говорить – не грусти! Хорошо о Маресьеве напоминать!

Иван представил, как он прыгает на одной ноге, и жалко себя стало, и снова теснит грудь! Эх, Галя, Галя!.. Но вдруг ему становится стыдно, стыдно так, будто бы напрасно обвинил в краже близкого человека, и знает сам, что оклеветал, а близкий человек не знает о его подлости. Егоркин понимает, что ничего ему не нужно сызнова начинать. Все будет! И свадьба будет, и любовь не угаснет! Разве что учиться ходить на протезе придется… Иван вздыхает и видит в открытой двери палаты Галю. Как она там появилась? Непонятно! Халат на ней больничный. Егоркин глядел растерянно, как она подходит к нему. Лицо у нее бледное, глаза смотрят на него страдальчески.

– Ты разве не на работе? – ляпнул вдруг Иван.

Галя покачала головой.

– Я тут…

– Садись… – тронул рукой Егоркин край постели, и Галя присела.

– Меня тоже оставили в больнице, в неврологическом… Нервное потрясение, говорят…

– Галя, – взял Иван теплую руку девушки в свою и покосился в сторону соседа, который поднялся с постели и надевал больничную куртку, собираясь уходить. Вероятно, решил оставить их одних. Иван подождал, пока он выйдет, и продолжал: – Галя, раз такое дело… – Иван взглянул на свои ноги, накрытые одеялом, – раз такое случилось… Ты не виновата… Я, может, виноват, не надо того дурака было вытаскивать… Но ты ни при чем… Ну и теперь… Ну, там, свадьба… планы наши…

Галя прикрыла его рот ладонью.

– Эх ты, дурачок! – засмеялась нежно она, наклонилась и поцеловала его в лоб. – Долго думал?..

– Ночь не спал… – Грудь Егоркина снова сдавило, и на глазах появились слезы. – А жалеть не будешь?

– Дурачок, дурачок! – вздохнула Галя. – Поспи давай, а я посижу, – похлопала она ладонью по его руке.

– А тебя не будут врачи искать?

– Обход у нас был уже… Прошли, и я сюда… Тебе больно? Ты осунулся… Нос заострился… Это от боли…

– Я о тебе думал… Вспомнил, как ты в госпиталь приезжала… Я тебя люблю… и любить буду всегда…

Возле двери шаги раздались, и дверь открылась. «Не вовремя! – пожалел Егоркин. – Ох, не вовремя!»

– Здесь он! Заходите! – проговорила медсестра.

Вошла Варюнька, беременная, большим животом вперед, в слезах вошла. Понял Егоркин, что сейчас она в плач кинется, и крикнул радостно:

– Во, сеструха!.. Вовремя ты, а мы гадаем, кому билет в Крылатское на велогонку сплавить! В воскресенье идти надо, а я не могу. Съездишь с Галей в Крылатское?

Варюнька открыла рот растерянно, оглянулась на вошедшего следом мужа Кольку Хомякова, потом на брата уставилась:

– А нам… сказали… позвонили…